Григорий Антипенко: Я поднялся на гору Афон и вот о чём подумал…

"Моя семья» № 18, 8 мая 2017 года
Элина Богалейша

Актёр театра и кино Григорий Антипенко запомнился телезрителям как Андрей Жданов из сериала «Не родись красивой». Однако самому Григорию этот персонаж набил оскомину, и немудрено, потому что он – полная противоположность не только Жданову, но и вообще любому представителю золотой молодёжи. Антипенко – это мужчина, который любит экстремальные ситуации и посвящает свободное время альпинизму, покоряет вершины. Ну и женские сердца, конечно. Так что ему сложно соответствовать, ведь найдётся мало женщин, готовых разделить с ним такую любовь: ждать, волноваться, как он там, в холодной заснеженной палатке, и каждую минуту думать о надвигающейся опасности. Вот такой он, Григорий Антипенко, сложный, замкнутый, серьёзно мыслящий человек.

– Григорий Александрович, вы нечастый гость на экранах. С чем это связано?
– Не было желания сниматься в том, что предлагали.

– А чем привлёк сценарий телесериала «Торгсин»?
– Здесь определённое стечение обстоятельств: сценарий поднимает достаточно серьёзные темы, он исторический, приключенческий, немного надуманный, поэтому несколько выбивается из общей канвы того, что сейчас показывают. Но это специфика жанра. Единственное упущение – зря были использованы реальные исторические персонажи, но это моё личное мнение.

– Как думаете, почему сегодня кинематографисты стали чаще возвращаться к давно минувшим дням и снимать фильмы о НЭПе?
– Сегодня вообще повышенный интерес к советскому времени, и он оправдан. Потому что, оказывается, не так у нас весело и безоблачно, как представлялось в девяностые годы, – вот многие и скучают по утраченным ценностям. Сегодня деньги разделили нас.

– В сериале «Торгсин» у вашего героя снова большая любовь. А легко ли играть любовь на экране? Не всем актёрам это под силу.
– Это моя профессия. Сложно судить, насколько это удаётся, но меня видят героем, который способен любить на экране. Только вот с каждым годом всё труднее играть роли такого плана. (Улыбается.)

– Как думаете, наш кинематограф возрождается?
– Пока ещё нет. И может быть, на моем веку этого и не произойдёт. Понимаете, должны появиться режиссёры, равные по масштабу великим деятелям золотого века кинематографа, – страстно жаждущие не просто зарабатывать, а именно снимать, как и должен ощущать себя художник. В этом основная беда. Может, такие режиссёры есть, но им просто не дают работать. И всё же думаю, со временем они сами пробьют себе дорогу, несмотря ни на что.

– Вы несколько лет не принимали предложения сниматься. Но ведь многие актёры соглашаются работать по принципу: вдруг это мой последний фильм? Лучше соглашусь, а то можно и не дождаться. Не боитесь такого?
– Я ничего не боюсь. Я – верующий человек, меня в эту профессию привёл Господь за руку, и мне совершенно не страшно потерять свою специальность. Если не будут предлагать серьёзные роли – вообще уйду из профессии и не умру без неё.

– В вашей жизни и творчестве – всё как в библейской мудрости: время разбрасывать камни и время собирать их. Вы перепробовали немало специальностей, прежде чем стали актёром: биолог, фармацевт, монтировщик в театре «Сатирикон», при том что ваша мама работала на киностудии «Мосфильм». И как получилось, что актёрская профессия победила все остальные? Или вы до сих пор не убеждены, что это – ваше?
– Я, наверное, ни в чём не могу утвердиться окончательно. Постоянно сомневаюсь в себе: а отыграл ли я спектакль так хорошо, как хотел? Или: стоило ли сниматься в этом фильме? Ведь кино не приносит особого удовлетворения, ни творческого, ни какого-либо иного. Поэтому всё время думаю: на своём ли я месте или всё-таки нет? Вечный вопрос. Но такое осмысление заставляет двигаться, думать, искать себя в профессии и профессию в себе – это бесконечный поиск и диалог с самим собой. Здесь нет однозначного ответа.

– Вы играли на таких сценах, как Театр имени Маяковского, «Et Cetera», в Театре на Малой Бронной. Сегодня вы актёр Театра имени Вахтангова. С чем связаны все эти переходы?
– Таков мой характер, с этим уже ничего не поделаешь. Я – строптивый человек. В актёрскую профессию пришёл в двадцать восемь лет, будучи уже взрослой, сложившейся личностью. В таком возрасте было бы странно соглашаться на роли в массовке с единственной репликой «кушать подано». Мне нужен материал, в котором можно проявить себя, выговориться. Это должны быть темы, которые цепляют на интеллектуальном уровне. Если же такого материала нет – отказываюсь. И думаю, так будет всегда: я играю только то, что хочу.
Что касается Театра имени Вахтангова, то в него меня позвала Юлия Рутберг. Мы с ней восемь лет играли в спектакле Павла Сафонова «Пигмалион», я – Генри Хиггинса, а Юлия – его мать. С роли мистера Хиггинса я начал свою профессиональную театральную жизнь, до этого были пробы и ошибки. Кроме того, мы уже пять лет вместе с Юлией играем в спектакле «Медея», замечательно поставленном Михаилом Цитриняком, которого я считаю не последним режиссёром нашего времени.

– Расскажите, пожалуйста, о вашем увлечении альпинизмом.
– Я ведь не спортсмен. Просто горы позвали…

– Это же не происходит спонтанно – вдруг просыпаетесь с мыслью: всё, пойду покорять Памир или Казбек…
– Именно так спонтанно и произошло: проснулся и пошёл, вернее, друзья предложили, и я решил попробовать. Средств на специальные снаряжения у меня не было, поэтому весь горный опыт пришлось набирать с нуля, через всё проходил сам. Если по какой-нибудь, порой необъяснимой, причине мне нужно совершить восхождение, то не имеет значения, сколько денег я потратил на подготовку. Просто собираюсь и улетаю. Но делаю это не для того, чтобы потешить самолюбие и потом гордиться, повесить диплом на стену и всем рассказывать, сколько вершин покорил. Есть какая-то необъяснимая и иррациональная тяга. Я физически совершенно не подготовленный человек для гор и с каждым годом становлюсь всё менее подготовленным, потому что возраст берёт своё, иногда начинает болеть всё, что раньше не болело.

– Люди ходят в горы по разным причинам. Есть те, кто хочет сверху увидеть красоту, – например, фотографы. А кто-то стремится подняться ближе к солнцу.
– Я отказался от подобного рода фотографий. Ничего не пересматриваю, потому что не люблю возвращаться назад. Всё, что пережито, остаётся в сознании, и это намного сильнее и красочнее любой фотографии. И рассказы об этом я воспринимаю как хвастовство, а мне оно несвойственно. Горы дают такую закалку, которая позволяет на земле выстоять в любой ситуации. Всё, что здесь происходит между людьми, не идёт ни в какое сравнение с тем, что человек испытывает в горах и в тех экстремальных ситуациях, в которые я себя ввожу. Я хожу в горы в одиночку, испытываю себя на прочность. Бывает, что не удаётся, – тогда делаю длительный перерыв.

– Предпочитаете одиночество?
– Я не очень общительный человек. Тем не менее не люблю одиночество. Но иногда мне надо уходить от людей.

– Вам в кино не предлагали роль скалолаза?
–Нет! Зачем? Всё, что переживаю там, в горах, мне неинтересно проигрывать на сцене или на экране. Я человек, знающий тему изнутри, и убеждён, что это невозможно снять по-настоящему. Как если бы я был врачом и мне вдруг предложили бы сняться в сериале о медиках.

– Ваш герой Андрей Жданов действительно не похож на вас. А как насчёт Отелло, которого вы играете в Театре Вахтангова? Чем он привлекателен?
– Он мне интересен. Я сам был очень ревнивым человеком, а может, и остаюсь таким. Ревность захлёстывала моё сознание, это настолько сильная эмоция, что ею очень сложно управлять! На эту тему можно говорить бесконечно. Но наш спектакль не только об этом.

– «Отелло» выстроен хореографически. Как вы освоили язык танца?
– Мне, драматическому актёру, хореографический жанр давался тяжело. Никогда не хотел танцевать, был в этом смысле «деревянным человеком». Но режиссёру понадобился именно такой типаж, который при всей своей малоподвижности передаёт энергетику в зал. Поэтому для меня «Отелло» – сложный спектакль.

– Как создаёте нужное настроение перед ролью? Например, сегодня вам играть Отелло – нет с утра мысли кого-нибудь придушить?
– Я профессионал, поэтому не трогаю никого ни до, ни после спектакля. Выхожу к зрителю, отыгрываю, а дальше начинается только моя жизнь, в которой я не играю. Вообще никогда не играл по жизни, поэтому родным и близким показалось странным, когда я решил стать актёром. В меня никто не верил, у всех это вызывало недоумение, ведь я себя как актёр не проявлял. Актёры – живые, эмоциональные люди, а тут довольно закрытый человек, закомплексованный, весь в себе. Я – скорее наблюдатель, интроверт. Но, решив стать актёром, ходил на курсы, боролся с неуверенностью.

– Можете назвать основную черту своего характера?
– Пусть лучше меня охарактеризуют другие. Скажу только, что, будучи недавно на горе Афон в Греции, вспомнил об Обломове и Штольце, героях Гончарова, и заметил, что эти два персонажа довольно хорошо передают русский характер. В ком-то больше Обломова, в ком-то – Штольца. Но почти в каждом человеке есть эти две взаимоисключающие черты: с одной стороны, нечто такое мягкое, домашнее и мечтательное, с другой – по-немецки рациональное.

– То есть, когда вы мёрзнете в палатке на вершине горы, то думаете: почему я не Обломов?
– Я не просто думаю об этом. Всё моё существо требует побыстрее уйти оттуда, потому что я очень люблю комфорт и горячую воду. Но, оказываясь в ситуации, когда надо вставать в три-четыре часа утра, а за стенкой палатки минус пятнадцать и нужно ещё куда-то идти, а сил порой нет, – всё равно заставляю себя двигаться. Чтобы не было стыдно и обидно, что не дошёл до вершины. После такого опыта хочется навсегда с этим завязать и никогда больше не ходить в горы. Каждый раз проклинаю себя за это и каждый раз возвращаюсь, чтобы покорить очередную вершину. В прошлом году я взял с собой на Эльбрус старшего сына, ему исполнилось шестнадцать. Для меня это был подарок, я пережил восхождение со слезами на глазах.

– Знаю, что вы считаете: если человек болеет – это расплата за прошлые ошибки.
– Я в этом убеждён. Либо это даётся как испытание, либо как возможность о чём-то задуматься: мол, полежи и подумай, что не так. В моей жизни такое часто происходит: совершаешь какой-то проступок перед Богом и получаешь за это в считаные дни. Становление веры – достаточно сложный процесс.

– Вы часто гастролируете. Где были в последнее время, как принимает публика?
– Везде замечательно принимают. К сожалению, происходит процесс деградации зрителей, и виновато в этом телевидение. Я сам смотрю телеканалы «Вера» и «Культура». Хорошее кино показывают почему-то только ночью. Это парадоксально, ведь всё, что нужно подрастающему поколению для воспитания, для поднятия духовности и патриотизма, – сегодняшнее телевидение выводит за скобки. Глупых людей, что ли, много работает на ТВ? Поэтому нормальные люди либо читают книги, либо ходят в церковь или в театр. Но хорошими постановками могут похвастать в основном крупные города – такие, как Москва, Питер, Екатеринбург.

– Как я поняла, вы человек самодостаточный, вам одному нескучно. Но с друзьями же общаетесь?
– Я человек спокойный, характер – нордический. Всё, что заложено во мне природой, выражаю на экране или на сцене. В жизни крайне редко встречаюсь с друзьями, не хожу ни в какие клубы, не бываю на тусовках. Единственное – после хорошо сыгранного спектакля или на съёмочной площадке, когда есть какой-то результат, хочется разделить эту радость с людьми, которые были с тобой. Просто посидеть и поговорить. У меня очень узкий круг друзей, но мне их хватает.