23 февраля сего года выдалось беспокойным для столицы: общество соскучилось по политическим играм. Но к вечеру митинги утихли, и только трогательные бабульки под красным флагом по-прежнему распевали у Большого театра: «Россия, Россия, Россия, родина моя!»
А самый близкий к Кремлю театр зазывал на премьеру спектакля «Одесса 913″: близстоящие тумбы оклеены афишами, и с каждой афиши смотрит Гриша…Слышна и звуковая реклама. Театр гостеприимно распахивает двери.
Театр этот небольшой, без пафоса, гардероб почти совмещен с буфетом, фойе облагорожено портретом Марии Николаевны Ермоловой и фотографиями корифеев сцены. Зал уютный, теплый, плюшевый такой. Публика, однако, изысканная. То ли вечер праздничный, то ли нам так повезло (все-таки было бы привычней более демократическое окружение, но как-то обошлось без чувства ущербности): ухоженные дамы в мехах и драгоценностях, лощеные «упакованные» мужчинки. В основном, парочки. Много пожилых (любители Бабеля?) Зал полон. Предваряя дальнейшие вопросы — в антракте уходили, но не фатально (например, седая пара интеллигентного вида, сидящая рядом с нами, 2 ряд, билеты недешевые, однако). На сцену небольшая лесенка. Рампы нет. Действие временами переходит в зал. По ходу и Арье-Лейб, и массовка общаются со зрителями. Спиваковский цепко осматривает первые ряды, а «девочки» во время их пресловутого танца глядят на мужчин зазывно, и дело не ограничивается этим — вот уже одна из них подпрыгивает на коленях у изумленного дядечки с первого ряда. Левка с ребятами орудуют по залу, имитируя изъятие «лопатников». Один Беня — Гриша не вступает в визуальный контакт с залом, даже тогда, когда отвечал на спонтанную реплику из зала: зритель как раз позади нас, наивно полагая, что пришел на пьесу Бабеля, ответил на вопрос Бени: «Чьи это стихи?» — «Бабеля». — «Багрицкого!»- торопливо, но с опозданием выкрикнула из ложи анархистка Лиза. «Не-а! Багрицкого!» - смотря в сторону недотепы-активиста, но со взглядом, абсолютно невидящим — Гриша-Беня. Кстати, а кто-нибудь был свидетелем его зрительного диалога с публикой? Потом, сидя на лесенке, очень мило стреляла глазками девчушка, играющая маленького Бенчика. То, что это девочка, видно невооруженным взглядом, такая прекрасная прелесть! И Гриша так нежно ее на коленочки взял в последней сцене…Публика оказалась доброй, воспринимала спектакль живо. Когда смешили - смеялась, когда заставляли сопереживать — проникалась. Хлопали, кричали «браво», вызывали актеров не раз. Цветов было маловато, но в этом ли дело? Двойре подарил букет явно кто-то из близких — так душевно она его расцеловала. Григорий выглядел довольным и даже просветленным. Букет со вложенным коллажиком был вручен ему на сцене, чему свидетельство — фотография, правда, не лучшего качества. 2.Фигура вторая — печальная.Как вы знаете, спектакль начинается сценой с Менделем на повозке — от дремотного размеренного шага до бешеной скачки. Как я люблю, когда самая первая нота, взятая на сцене — верная! Мне всегда казалось, что это уже половина успеха. Ура! Затем выходит Арье-Лейб, неспешно, плавно, с непередаваемыми интонациями, не теряя ниточку связи с залом, начинает комментировать происходящее. И — выскакивают вдруг мальчики на импровизированных коняшках во главе с Левкой. Гармония рушится, как карточный домик, настолько настолько это выглядит детским утренником в подготовительной группе. А тут еще начинает буффонить Двойра. Понятно, что она истеричка и может в любой момент «получить припадок», но так кидаться на мсье Боярского? Смешно, но пошло до скабрезности, это же не «Камеди Клаб». Беня, хоть и не выходит на первый план в этой сцене - сидит себе, бреется — в этой сцене для меня значительнее всех: он настолько внутренне, как пружина, сжат, просто как ружье на сцене в первом акте — но об этом позже.

С надеждой ловлю следующую сцену, сыгранную мощно: психологически сильно и очень точно- а сцена одна из ключевых: Беня заходит в родительскую спальню. Застывшая маска ужаса на лице матери Бенчика показывает всю противоестественность ситуации. А уж ее протяжное » Бенчик, такой Бенчик, такое солнце!» звучит лейтмотивом всех размышлений о спектакле. А все-таки квартирный вопрос нас испортил. Сейчас перепалка насчет того » дайте же выспаться!» никого бы не удивила. И опять «слом» в ткани спектакля: выскакивают «девочки». Причем с диким визгом, как Бабки Ёжки: «Я была навеселе и летала на метле». Их танцы на протяжении всего спектакля настолько нелепы: все движения невпопад, механическое, неубедительное задирание юбок,заигрывание с залом без огонька, без драйва. Может быть, думаю я, это двойные кавычки, и танец призван показать уродство и противоестественность их жизни? Но антихудожественными методами не добьешься художественного эффекта. Да и вообще все массовые сцены поставлены неважно, темпоритма в спектакле я не увидела, хореография, сценическое движение хаотичны , невыразительны, лишены гармонии — художественно и смыслово. (Ах, Тимцуник, Тимцуник!)
Отдельные же актеры своей пластикой приятно поражают. Замечательно двигаются Арье-Лейб, Мугинштейн = Цудечкис и — о радость! — Гриша!
Так и со стилистическим единством, которого нет. Создается впечатление, что актеры играют капустник и исполняют свои роли в меру своего разумения и таланта, без руля и без ветрил. Этому способствует и мозаичность постановки, ведь, как известно, это компиляция. Конечно, текст Бабеля выигрышен и дает актерам возможность порезвиться. Но из винегрета не получилось цельности пьесы как отдельной единицы драматургии. Отдельные кусочки сложились в картинку, а не в картину.
Тонкий иронический психологизм Арье-Лейба, буффонада шайки-лейки, гротеск Тартаковского, Цудечкиса, его жены и т.д., дичайший фантастический реализм мадам Холоденко, на которую смотреть страшно, характерная условность (чуть ли не мультяшная, особенно в «пролете») анархистки Лизы — и тут же невыносимый натурализм Менделя второго акта, надрывающий душу — это же клиника, «Полет над гнездом» какой-то. Понятно, никто не ждал от Бабеля чисто водевильной легкости, но и трагикомедию можно сделать более гармоничной. Тогда и смысл постановки был бы более очевиден. И мне интересно, какая же художественная идея владеет уважаемым Родионом Юрьевичем Овчинниковым, которой нет ни в одном театре Москвы (спасибо — не всего мира)? Цитата: «Заявляю это совершенно официально, пускай мне плюют в глаза!»
Но — будем разбираться. 3. Фигура третья — загадочная.

«Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова, а там родилось все это безобразие, а значит, и оно для чего-то да и нужно.» Не подумайте плохого, это цитата из спектакля. Докапываясь до смысла, я попробовала зайти с другого конца и попыталась получше изучить изобразительную и стихотворно-музыкальную составляющие спектакля. Оказалось, не зря.
На заднике «Ангелы» Шагала. Так. Так, да не так! Картина «Авраам и три ангела», стилизованная Троица, у Шагала несет совершенно определенный смысл, и кроме ангелов на ней еще кое-что. Она населена людьми: это Авраам и Сара, угощающие незнакомых, но желанных гостей, в медальоне — главное событие в жизни Авраама — то, что ему суждено стать родоночальником богоизбранного народа. В космогоническом пурпуре проступают черты невиданных существ. Да и ангелы — они радужны, их яркие одеяния символизируют торжество света, надежды. А наши ангелы уже одни.(«Зачем шуметь, что еще не вечер, когда ты видишь, что перед нами уже нет человека?») Они на пустом красном фоне (кровавый закат надежд?) Подсвечены так, что игра теней на хитонах и крыльях кажется кровавыми пятнами, и даже пяточки как будто обагрены кровью. А у их ног этот самый богоизбранный народ убивает, прелюбодействует, нарушает все заповеди — и уже не видит Бога на небе. Безумная красная пелена в глазах. Ненапрасно меня давно волновал подзаголовок на афише — » История одного безумия». Пусть он исчез, но тема-то осталась. И вот по наитию открываю перевод песни Alegria «Vai vedrai».

Иди, иди, малыш,
Иди и ты увидишь, иди;
Иди, иди, маленький,
Иди и ты увидишь, иди
Ты увидишь.

Там, где не хватает удачи,
Идут, больше не полагаясь на сердце,
А идут по луне,
Ох, мальчик мой,
Увидишь, иди и ты увидишь, что за улыбкой
Зачастую скрывается большая боль,
Иди и ты увидишь человеческое безумие.

Безумие
Бесчестного человека, иди,
Безумие
Бесстрашного воина, иди,
Безумие
Пышущего жизнью ребенка,
Который играя в раю,
Солдатом был убит,
Мой мальчик, ты увидишь,
Иди и ты увидишь, что за улыбкой
Зачастую скрывается большая боль,
Иди и ты увидишь человеческое безумие.

Безумие,
Иди и ты увидишь, что за улыбкой
Зачастую скрывается большая боль,
Иди и ты увидишь человеческое безумие.

Иди, малыш, маленький Бенчик, иди.
Ах, Бенчик, ах, Левка, ах, Мендель, да и все герои пьесы, в разной степени симпатичные, но одинаково несчастные, это о вас!

Стоп! Иди — по ЛУНЕ! Не тянется ли ниточка к стихам, так своеобразно исполненным Беней? Ведь если куплеты на стихи Багрицкого еще уместны ( одессит, романтиццко-флибустьерская душа), то с чего вдруг Волошин? По логике он должен быть примерно там же, где и Блок («Где Блок, а где мы!») А ведь это отрывок из дивного по содержанию и изысканного по форме венка сонетов «Lunaria», который как раз посвящен Луне. Это ее морей прозрачная слюда хранит следы борьбы и исступлений. Читаю Волошина внимательно. Нахожу:
«…Ты затеплИла страсть
В божнице тел. Дух отдала во власть
БЕЗУМЬЮ плоти».
И еще.
«И сладостен, и жутко безотраден
БЕЗУМНЫЙ сон зияющих долин.»
В одном из сонетов появляется владыка этих мест, Денница — Люцифер, Князь Зенита и Надира, то бишь Сатана, главный Демон. …

Стоп! Гуляючи по Третьяковке, то ли я поймала ассоциацию за хвост, то ли она меня за нос ( и до сих пор водит!), но в «Демоне сидящем» я увидела Бенчика первой сцены, напряженного, полного внутренней энергии, нерастраченной еще. А ведь Демон у Врубеля — утративший покой и уверенность в непогрешимости истины Ангел. Демон — олицетворение смятения, протеста, жажды красоты и безграничной свободы. Оказывается, для первого варианта своего Демона художник пользовался фотографией, которая в перевернутом виде представляла удивительно сложный узор, похожий на угасший кратер или «пейзаж на Луне». Круг замкнулся…

Все это лихо и завораживающе. Но! Театр — это же не квест. не ребус. Театр — искусство площадное, грубое. Театральный спектакль находится здесь и сейчас и должен воздействовать на все 5 чувств человека. Это книгу, картину, кинофильм можно разгадывать годами. Театр же сиюминутен, в этом его сила и слабость.

4. Фигура четвертая — Гриша forever.

Мой юный зритель выдал вот что: «Я устала от крика без эмоций» и «На Грише держится весь спектакль». Абсолютно согласна! Григорий такой, что это надо видеть. Кто еще раздумывает — отбросьте сомнения, приходите, приезжайте, посмотрите спектакль, иначе потом будете очень сожалеть. Такого Гришу мы еще не видели: звериная грация, мимика от водевильного до трагического, говорок немыслимый! Не скажу, что он разговаривает, как одессит. Но эта редуцированная, утрированная, приблатненно-еврейская манера… «Беня говорит мало, но он говорит смачно.» А как он поет! Сказать, что плохо или хорошо — ничего не сказать. Он поет феерично. Но и это не главное. Главное, что он выстраивает роль, он меняется и делает это виртуозно. Много говорили о том, как он преображается в Короля. Но последние сцены гораздо важнее. Он на глазах из Демона сидящего превращается в Демона поверженного. Финал спектакля написан Овчинниковым, такого нет ни в рассказах о свадьбе Двойры ( «Король», «Закат»), ни в пьесе «Закат». Хорошо это или плохо, не мне судить. Вероятно, увидев это, Бабель не застрелился бы, но изумился уж точно. В рассказе все наоборот — «Молдаванка стекалась на скандал»., в пьесе евреи, может быть, внутренне осуждая, но признают право Бени на роль «городового» в семье. Наш Беня оказывается отвергнутым евреями. Почему? Беня — Король сцена за сценой становится жестче, звереет. Убийства превратились из нелепой случайности в привычную необходимость. Отца жаль, и слова Бени «Звери! Звери!» полны боли, но он должен стоять на своем : «Пусть взойдет папаша!» А сердце хочет любви, сердце хочет субботы. Но никакая власть, никакие деньги не дают внутренней свободы, раскрепощенности, гармонии с самим собой. Я очень надеялась на Цилю. Хотелось еще раз увидеть, как Гриша на сцене влюбляется с первого взгляда, и чтоб это шло от природы человеческой, а не от склонности к аффектам. Но девушка оказалась экстравагантной: выскочила резко, вспорола брюхо счастливо уцелевшей корове, впилась поцелуем в обалдевшего Бенчика… То ли отца защитить хотела, то ли она против частной собственности и за свободную любовь. В общем, получилась Лиза Мельникова дубль два: «Туманно, но красиво». И нет трепета и радости в голосе у Бенчика, когда он просит у папаши Эйхбаума руки дочери.
А евреи закрывают от Бени свои двери. Григорий говорил, что ключом к образу для него была тема преступления и наказания, извечная для театра. Оно и понятно: Овчинников ставил и «Бесов», и «Преступление и наказание». Так же Раскольников после убийства старушонки чувствует отъединение себя от людей. Но Бенчик ближе к карамазовскому началу (тема «Каждый желает смерти отца» — одна из главных в «Б.К.»), Бенчик больше похож на Митю — «Широк человек - сузить бы надо!». Но но если Митю от отцеубийства Бог отвел, то Бенчика — нет ( Мендель второго акта изображен таким овощем, что можно говорить об убийстве). И последняя сцена, когда Бенчик гонит коней, символична. Остановятся ли они перед обрывом? Есть ли надежда на покаяние? Что значит видение счастливого прошлого, мудрых матери и отца, невинного дитя, видящего Бога на небе? Каждому решать. Если это спектакль о нас .