Римас Туминас нетороплив, без победных нот, и тому, кто первый раз попал в Вахтанговский, может показаться, будто он возглавляет театр-аутсайдер. Но это не так: Вахтанговский — флагман отрасли и, может быть, является таким потому, что его худрук лишен пафоса, сомневается, не стесняется своих размышлений вслух и абсолютно лишен какой бы то ни было театральной позы. Всегда слегка самоироничен, насмешлив — опять также над собой.
— Начну с грустного, — говорит Римас Владимирович. — Сегодня тот день, когда нам надо поклониться и объявить, что наш спектакль «Пристань» закрыт. Мы играли его семь лет, дали 154 представления… но… Он исчез с пристани, скрылся в тумане, и теперь он переходит в музей. На пристани станет тихо, грустно и светло.
Спектакль не будет играться. не потому, что к нему упал зрительский интерес, напротив — на «Пристань» не попасть, но изначально он был задуман так, что, когда из него уходили (в физическом смысле, то есть умирали) великие актеры, Римас Туминас на их место не вводил других. Правило было объявлено изначально, и этот театральный «корабль» плыл по волнам современности, теряя своих великих пассажиров, сошедших в вечность… С его палубы уже сошли великие Юрий Яковлев, Вячеслав Шалевич, Галина Коновалова, последним сошел в этом году Владимир Этуш. Туминас остановил корабль и развернул его в сторону вечности. Но «Пристань» действительно превратили в музей — теперь документальные свидетельства о спектакле, репетициях, фотографии актеров, в нем игравших, располагаются на уровне бельэтажа над фойе, и каждый может его посетить.
Туминас говорит в тишине, его слушают внимательно. А он рассказывает притчу о пророке Давиде, которого в наказание посадили в клетку со львами. Когда наутро пришли посмотреть, что от него осталось, пророк продолжал сидеть на месте, а львы спали. Когда пророка спросили, что он такое сделал, он ответил, что смотрел на Бога.
— Так что ничего вы со мной не сделаете, — резюмировал Туминас. — Я смотрю на Бога. И продолжил достаточно жестко, сказав, «что театр, хотя идет по прямой дороге, но не готов совершать чудеса и вообще демонстрирует некую стагнацию».
— И это во всем, — спокойным голосом продолжал Туминас, — не дай Бог вам потерять вкус и ощущение красоты. Ведь она уходит из каждого спектакля, становится бытовой и отдаляет вас от автора, а это очень опасно.
В следующем году Вахтанговский готовится отметить 100-летие, издан президентский указ. Как будет отмечать юбилей труппа, мы услышали на сборе. Театр закроют на три дня для того, чтобы в нем собрались те актеры, которые сложили за сто лет его славу.
— Никто не должен в эти три дня входить в театр, хотя очень хочется. Сами мы будем отмечать где-то, и когда мы зайдем в театр через три дня, мы найдем там сто лет. Такое начало я придумал, но… Ничего не выйдет — есть президентский Указ о торжествах.
Это, конечно, шутка худрука, а если серьезно, он намерен собрать временный худсовет и готов выслушать любые идеи и предложения. Наконец Туминас переходит к планам на новый сезон. Все сцены Вахтанговского (а их пять вместе с шестью залами) будут плотно заняты мэтрами и молодыми художниками. В студии театра в октябре уже сыграют премьеру по рассказам Андрея Платонова, в арт-кафе для детей будет «Сказка о попе и работнике его Балде» в исполнении Олега Лопухова и Николая Романовского вместе с оркестром театра. Симоновская сцена также отдана молодым: здесь появится «Волшебный театр» по сказкам Андерсена (реж. Ася Князева). Новая сцена: первая премьера — «Баба Шанель», пьеса Николая Коляды в его же постановке с известными актрисами театра. За ней последуют «Двойное непостоянство» (французский режиссер Клеман Эрвье-Леже), «Седьмая печать» (реж. Михаил Станкевич) и старый французский водевиль «Соломенная шляпка» (реж. Михаил Циприняк).
Тут Римас несколько замялся, и стало понятно почему: среди режиссеров, которые придут на Новую сцену, будет его дочь Габриэла Туминайте — она поставит «Героя нашего времени» Лермонтова. И наконец он перешел к большой сцене.
— Любовь и ирония — природа нашего театра. Сегодня мы играем на большой сцене премьеру «Пер Гюнта» в поставке Юрия Бутусова. Только надо изменить афишу, поскольку она неверная по смыслу. У Пер Гюнта заклеен рот и глаза — это что, у нас нет свободы слова? Будем думать о свободе, а свобода начинается только тогда, когда и есть и должны быть у человека ограничения для самого себя. Иван Поповски выпустит к концу сезона «Мертвые души». Ну а я с января начинаю репетиции «Войны и мира».
И цитирует Толстого, призывая к терпеливому осмыслению войны и мира: «Война и мир — это тихий стон человека и земли».
— Так что планы огромные, и только смерть может поменять наш график.
Открытие сезона в театре имени Вахтангова: невероятно пышное, красивое, яркое зрелище. Впервые был при таком. А когда Туминас рассказал притчу о том, что смотреть надо на Бога всегда, я не сдержался и начал вытирать слезы. Взял книги новые, отвезу их в библиотеку ЕГТИ. Очень всё было красиво, невероятно красиво просто.
Сообщение отредактировал Галинка - Пятница, 06.09.2019, 20:01
Театр имени Вахтангова открыл 99-й сезон спектаклем по пьесе Генрика Ибсена «Пер Гюнт» - первой постановкой Юрия Бутусова на посту главного режиссера театра. Сезон у вахтанговцев особый: в 2021 году театру исполнится 100 лет, и подготовка к этому событию начнется в ближайшее время. Масштабной дате соответствуют и постановочные планы: в конце осени художественный руководитель театра Римас Туминас приступит к репетициям спектакля по роману Льва Толстого «Война и мир».
- Римас Владимирович, на сборе труппы вы сказали, что путь театра сейчас особенно тяжел, он больше не творит чудеса, не покоряет вершины. Но это трудно отнести к театру имени Вахтангова.
- Мы иногда прикрываем очевидное, говорим, что все хорошо. Многие театры закрывают глаза, зная, что это не так, но не признавая это. Может быть, нужно в чем-то не признаваться, чтобы жить. Но приходит день, когда надо открыть глаза и сказать: нет, дорога слишком прямая, слишком простая. То, что нам удалось сделать, кажется слишком простым. А ведь это требует усилий - путь к человеку.
- Путь к человеку в зрительном зале? Или к тому, о котором вы рассказываете со сцены?
- К человеку, о котором мы рассказываем. Я чту публику, но не для нее ставлю, я делаю это для себя. А если ты честен перед собой и говоришь о том, что болит у тебя, откликнется и у других. Театру не надо заниматься глобализацией, политикой или социальным театром, это все ерунда. Есть театр – и все остальное.
- Но вы выбрали для постановки роман Толстого «Война и мир», в котором войны больше чем мира. Спектакль неизбежно будет восприниматься в контексте современной политической ситуации. Вокруг идут войны, люди гибнут каждый день. Самое ужасно, что к этому привыкаешь.
- Да, ситуация такая. Да, мы живем в войне, мир нам только снится. Но это не поиск актуальных вопросов. Это тихий стон человека. Стон Земли. Стонет земля от нас, она устала впитывать нашу подлость. Она хочет поле себе выращивать. И гордиться этим – что может родить вот это поле, красивое, с цветами. А вместо цветов на нем растет борщевик. Когда я еду на машине в Литву, все время вижу за окном заросли этого борщевика. Россия им заросла. Почему с ним ничего не делают? Вот так земля, когда мы не кормим ее добром, она выращивает весь этот яд.
- Есть теория, предполагающая, что земля – живая, она знает о действиях человека и реагирует на них как разумное существо. И адаптируется к новым условиям лучше, чем человечество.
- Конечно, земля еще очень молодая, не закончила формироваться. В Исландии видно, как кипит под ее поверхностью лава. Она еще не потухла.
- «Война и мир» - это четыре тома, которые мало кто прочитал полностью. Как вы поступите с текстом? Кто пишет инсценировку?
- Мы не пишем, а отбираем. Самая трудная и хорошая работа – собрать и разобрать тексты. Я никогда ничего не переписываю и не вставляю в «Войну и мир» ни Бродского, ни Цветаевой, ни Солженицына. Я не трактую, я просто читаю и вчитываюсь, и однажды все всплывает – эпоха, лица, картины.
- В прошлом сезоне было объявлено, что вы будете ставить другую философскую вещь – «Фауста» Гете. Вы отказались от этого замысла?
- За «Фауста» я на театр обиделся. Да, я сказал еще два года назад, что буду его делать. Но театр промолчал. Все подумали, что это философия, это долго и нудно. И я обиделся. Если я должен что-то доказывать, я не стану. Не буду объяснять, что «Фауст» - это комедия. Но я попробую это сделать в Китае, они мне сами это предложили.
- То есть у вас демократия в театре, большинство решает.
- Демократия, но ограниченная. Я лично сторонник монархии и сам хочу быть монархом. Но добрым.
- Вы часто говорите о свободе, и вот сейчас на сборе труппы я услышала: «Мы должны стать свободными». Сразу вспоминаются слова Чехова, который говорил, что по капле выдавливает из себя раба. А что вы вкладываете в это понятие – свободный человек?
- Вы знаете, несвободный человек – это человек безграмотный, не понимающий. Вот как в истории с «Фаустом». Все напряглись, потому что не понимают, как это может быть поставлено. Несвобода – это от незнания. Оно, как и пошлость, примыкает к сегодняшнему дню. И шепчет режиссерам и актерам: «Да перестань ты думать про красоту. Надо измазать все грязью. Чем больше грязи – тем больше театра».
И почему это он сложный город? 
